Замок

Алеш. У него уже был собран материал для работы. (Жест в сторону шкафа.) Он мне показывал. И тогда — сказал — труд многих людей окажет­ся напрасным. Возможно, он имел в виду (Густа­ву — подчеркнуто) и тебя.
Цирил. Здесь все время горел свет!
Алеш.  Наверняка это была бы выдающаяся работа.
Цирил. Обычно люди, готовящие выдающуюся ра­боту, не вызывают у тебя восторга. Я бы даже сказал: скорее ты их ненавидишь. Разумеется, пока они живы!
Алеш (резко обернувшись). А как попал сюда ты? Тебе тоже нужно было пересечь двор!
Бернард (на мгновение отлепившись от окна, под­ходит к Цирилу, ощупывает его белую силоно-вую рубашку). Действительно — совершенно сухая! (Хочет вернуться к окну.)
Цирил (задержав его, ощупывает его рубашку). И твои дела ничуть не лучше.
Эмиль (совершенно спокойно). А я? Почему я? От­куда я тут взялся?
Бернард (от окна). Чистейший абсурд, но именно сейчас… сюда идет кто-то чужой.
Алеш.   Невероятно!   Теперь!   Но   ведь  тут   никогда…
Бернард (безучастно). Несет чемодан и зонтик. Не­сколько несовременного вида, вам не кажется?
Алеш (все еще изумленно). Вроде бы молодой… (Уже спокойно.) Когда-то дочь мне писала.., Среди молодежи входит в моду чуть ли не средне­вековье. Ботинки с задранными носами. И по­нятное дело — зонтики!
Филиппа. Помолчите, пожалуйста, если не можете придумать ничего путного. Тут мертвый, господа.
Цирил. Действительно. Что-то надо делать.
Бернард (Алешу). Ты не хотел бы произнести не­сколько слов?
Алеш   (польщен). Почему именно я?
Цирил   (со значением). Именно ты!
Эмиль (привстав). Прошу тишины. Я больше не хочу с вами…
Секундное оцепенение. Эмиль, пристально по­смотрев на изображение рыцаря, снова садится.
Алеш (сложив ладони). Не хотелось бы произносить речей. Но он был одним из нас. Это был наш человек. Избранный той же волей, что все мы. Он приехал, чтобы здесь сосредоточиться над своей работой.
Пауза. Шаги. Кто-то поднимается по лестнице. В комнате странное оцепенение.
Над большой творческой работой, которой он отдал столько любви. Не могу, говоря о нем, не произнести это слово: любовь. Он был исполнен любви ко всему, что мы называем жизнью. И к на­шему народу.
Пауза. Стук в дверь.
К нашим общим стремлениям! Он был словно горячий источник, еще не закипевший, но могучий. Помню…
Ручка двери медленно поворачивается, дверь при­открывается, входит Я о з е ф К а н; увидев за­стывшую группку, снимает шляпу — и тут же сам застывает.
… сколько раз и я в беседах с ним черпал силы и новую решимость для еще более энергичного и самоотверженного труда!
Пока он говорит, остальные медленно поднимают головы и, не двигаясь с мест, наблюдают за Йозефом Каном.
И еще вспоминаю, как однажды, когда мы, сидя за столом, все вместе рассуждали о будущем, которое всех нас ожидает, кажется, ты, Цирил, произнес прекрасные слова… (Неожиданно пре­рвав речь, Йозефу.) Вы кого-нибудь ищете?
Йозеф. Простите, я никак не мог… я, право же, не ожидал, увидел свет в окне… Я пришел в такой печальный момент… Разумеется, я никого здесь не знаю… однако примите мое искреннее собо­лезнование. (Останавливает взгляд на заплакан­ном лице Филиппы.) Мне в самом деле искренне жаль… Вам это, очевидно, причиняет боль.
Филиппа (подойдя к Йозефу). А вы пришли… к кому?
Йозеф. Дело в том… не могу понять, каким образом это получилось, но меня выбрали. (Достает боль­шой кожаный бумажник, из него — старательно сложенный листок, читает.) «Уважаемый това­рищ, мы узнали…» Простите, в такой ситуации это неуместно.
Алеш. Продолжайте, продолжайте.
Бернард (от окна). Не существует уместных и не­уместных ситуаций. Есть лишь ситуации, которые останутся в нашей памяти или сотрутся из нее.
Цирил (с коротким смешком). Ваше появление на­верняка останется в моей памяти. Хотя бы благо­даря этому зонтику.
Йозеф. Простите, я в самом деле… не знал. (Прячет зонт за спину, рассеянно читает.) «Чтобы об­легчить ваш труд, который несомненно станет важным вкладом в жизнь нашего общества, при­глашаем вас на неограниченное время поселить­ся в Замке». Странно, не правда ли? Я никогда не подозревал, что когда-нибудь смогу попасть в общество столь значительных мужей… Про­стите, а тут еще эта неожиданная ситуация.., Меня зовут Йозеф Кан. Можете мне не представ­ляться, я всех вас, в общем-то, знаю. По фото­графиям. А вас, товарищ (повернувшись к Але­шу) даже однажды слышал, я тогда был студен­том, и вы приезжали к нам… В то время вы еще… прошло не менее десяти лет, вы, понятно, не можете помнить, но для меня это незабываемо. Вы сказали нам тогда: «Художник, как и любой

гражданин, прежде всего боец. А первейшее ору­жие бойца — оптимизм». И это была великая правда. По крайней мере, тогда… разумеется, с тех пор мы все немного созрели, простите, я понимаю, в такую минуту, когда тут лежит… мертвый…
Густав, до сей поры, укрытый за ширмой, вы­ходит. Йозеф поражен, но остальные не обращают на Густава внимания. Густав одет несколько не­обычно: поверх клетчатой рубашки наброшен про­зрачный полиэтиленовый плащ, на ногах узкие черные брюки и туристские башмаки. Бодрым шагом подходит к постели.
Какой страшный ливень! Что тут произошло? Илья! Мертв?! Инфаркт?
Никто не обращает на него внимания.
Алеш (Йозефу). Продолжайте, продолжайте!
И о з е ф. Думаю, мне надо… лучше я вас покину. Пойду устраиваться. (Разворачивает свою бу­мажку.) Комната двадцать семь…
Общее оцепенение. Пауза.
Цирил. Покажите, приятель. (Берет бумажку.) Ком­ната двадцать семь, второй этаж.
Листок переходит из рук в руки.
Йозеф. Достаточно будет, если вы укажете мне до­рогу… Я с детства плохо ориентируюсь. (Мучи­тельная пауза.) Хотя… простите, у вас тут другие заботы. (Поворачивается к выходу.)
Цирил. Никуда не ходите… Это удивительно, но вы здесь… на месте. Нам не остается ничего иного, как поскорее освободить для вас постель.
Йозеф (поражен). Я-.- не подозревал. Но не могу же я тут… (Подойдя к постели, впервые склоняется над мертвым.) Профессор?
Алеш. Неожиданно. Инфаркт. Такой молодой — и инфаркт.
Цирил. Перетрудился. (Выразительно посмотрел на Филиппу, нагло.) Он ни в чем не знал меры.
Йозеф. Но не могу же я тут спать!
Алеш. Не беспокойтесь, приятель. Придут уборщицы, наведут порядок.
Густав. Молодой человек, на этой постели спало уже столько…
Бернард. Ощущаете груз минувших столетий? Тут любой из нас…
Йозеф. Но, очевидно, должен прийти доктор… А по­том — здесь его вещи!
Густав. Присаживайтесь, присаживайтесь. Мы его унесем. Чего я только в жизни не носил! Раз, когда я был еще подмастерьем, поспорил, что в полночь снесу на спине четыре… Да вы, возмож­но, меня не знаете. Пожалуй, эта штуковина
сказала бы вам больше. (Достает из кармана футляр, извлекает из него бумагу.) Как видите, я получил и такое признание.
Йозеф. Да… Действительно… (Пораженный, смотрит, как трое мужчин безрезультатно пытаются под­нять тяжелую замковую кровать.)
Густав (с самоуверенностью человека, привыкшего давать добрые советы). Не лучше ли только вы­нуть внутреннюю часть? (Йозефу.) А что вы? Кто вы, собственно, такой?
Густав замечает, что те трое уже вынули внутрен­нюю часть кровати вместе с мертвым, на миг зами­рает, потом, тихо напевая траурный марш, медлен­ным шагом следует за процессией.
Филиппа. Почему вы оставили кровать посреди комнаты? (Выбегает вслед за остальными.}
Теперь в комнате только Эмиль, до сих пор сидев­ший неподвижно, и Йозеф, который беспомощно берет свой зонтик, несколько раз его раскрывает и закрывает, потом переносит на другое место чемоданчик.
Эмиль (медленно, без единого жеста}. Вы журналист.
Йозеф. Я… видите ли, я приехал, чтобы…
Эмиль. Утром заходил ко мне один такой. Фамилии не помню. С ранних лет я старался подчинять свою научную работу интересам… (Направляет указательный палец к зеркалу, где видит удивлен­ного Йозефа.) Значит, вы не журналист. Вы хоть когда-нибудь слыхали о моих опытах?
Йозеф. Я… дело в том… в общем-то, да. Давно, когда еще учился в школе. Им был посвящен особый урок. Ваша теория… мы были восхищены. Великая идея, хотя с тех пор прошло уже столько лет… Я часто думал: что вы делали все это время?
Эмиль (без единого жеста, монотонно). Все это вре­мя?.. Что я делал все это время?.. Да, нынче в моде, особенно среди молодежи, говорить о тех временах с пренебрежением, мол, тогда были не­желательны дискуссии или даже порядочные науч­ные исследования, Нам приходилось укрепляться на ранее добытых позициях. Но и в те времена… Мы не сидели сложа руки… Представьте себе — симпозиум, шестьдесят семь выступающих, и я главный докладчик. А какие аплодисменты! Тогда умели оценить труды, без лишних споров, едино­душно! По-человечески. Теперь в моде иные мето­ды… Кибернетические!
Йозеф (удивленно). Должен признаться, извините, я не совсем вас понимаю, ведь вы еще прежде, до этого этапа единодушных аплодисментов, зани­мались научной работой, и ваши труды о ядах… за них мы все еще в ту пору вас уважали. Но потом как-то наша работа, в которую мы, в общем-то, никогда не переставали верить… как-то почти за­глохла, хотя вы наверняка…

Эмиль (встает, тяжело, деревянным шагом проходит мимо Йозефа, явно затронувшего его больную струну). По-моему, вы чересчур откровенны.
И о з е ф. Друзья действительно упрекают меня… но ведь все это было давно…
Эмиль выходит. Йозеф беспомощно осматривает комнату, подходит к ширме, хочет ее отодвинуть. Появляется Филиппа.
Филиппа. Кажется, я тут забыла… (Быстро подходит к постели, заглядывает в нее, сначала через верх, потом снизу.) Как вы будете здесь спать, бед­няжка?
И о з е ф. Не беспокойтесь, я привык. На военной службе мне приходилось…
Филиппа. Нет, нет, пожалуйста, только не о военной службе! (Ищет под столом.) Где я его оставила? Наверное, в столовой. Да, конечно! (Отодвигает стулья.) Теперь вспоминаю! Именно там, на сто­ле. (Отодвигает кресло. Вдруг, выпрямившись, застывает.)
Они стоят, разглядывая друг друга. Вы на него почти похожи! Занавес
Картина вторая. Комната Алеша